Продолжаем рассказ жж-юзера se-boy о поездке в Пакистан: Вам когда-нибудь приходилось трахаться на высоте 5400 метров в пакистанском Кашмире? Имею в виду по-настоящему. Мне вот довелось. И анекдот про фею на всю жизнь запомнился. Мужик меняет у машины лопнувшее колесо. Жара. Пустынная дорога. Воды нет, и никого вокруг. Внезапно на дороге появляется прекрасная фея и спрашивает:
– Что ты делаешь?
Мужик (зло):
– Не видишь, что ли? Е*усь!
– Хм. А хочешь по-настоящему? – спрашивает фея.
Мужик окидывает ее фигуру оценивающим взглядом и говорит:
– Ну, давай.
Фея тут же исчезает, а у машины спускают все четыре колеса.

Предыдущие части: часть 1, часть 2, часть 3 , часть 4, часть 5, часть 6, часть 7.

1. Наши следы. Больше в этой сказке никого не было

То, что на перевале Мазено, который и так не подарок, будут трудности, стало понятно примерно дня за два до. Некоторые просчеты при планировании поездки все сильнее проявлялись по мере набора высоты. О них стоит рассказать подробнее.

Перво-наперво, производителей снаряжения, которые гонят откровенный брак, надо стрелять без суда и следствия. Конечно, это наш просчет (в большей степени мой), что не проверили ксюшин спальный мешок, доверившись написанному. Но кто бы мог подумать, что спальник с заявленной температурой до минус 7 на самом деле совершенно не греет уже при 0? Ноль и минус два были на 4000, именно на этой высоте мы обменялись спальниками – я значительно невосприимчивее к холоду.

Однако на 4700, где ночью было значительно холоднее, я стал замерзать. Не помогло и то, что Ксюша навалилась сверху в моем пуховом спальнике, который держит до минус 20 (проверено!) и который она расстегнула, накрывая меня. Наполненная кипятком фляга в ногах остыла примерно часа через два, и после этого я уже об нее не грелся, а скорее мерз. Подмораживало снизу. То есть сверху даже жарко, а вот от земли сквозь коврик тянуло просто коцитовым холодом. В конце концов решение нашлось: минут 15–20 я спал на спине, потом, когда она замерзала, переворачивался на бок, потом на живот и т.д.

Разумеется, о сне речи не было – лишь вязкий полубред, дополняемый безумными от недостатка кислорода видениями. Подсознание перемешивало горы, людей, обрывки разговоров, ситуации прошлых дней и лет – и все это в ярких, режущих глаз красках и строгой четкости, свойственных высокогорью. Будто проживаешь несколько жизней. Время от времени, наводя печаль, в видения вторгался вполне сознательный ледоруб. Печаль проистекала от мысли, что ледоруб и веревку проводник взял лишь потому, что иначе с перевала не спуститься. Логика железная, но мысль эта впервые встала передо мной Сивкой-Буркой именно сейчас. И стало еще холоднее.

Второе “но” заключалось в том, что набирали высоту мы слишком быстро: сначала 4000, на следующую ночь 4700, а уже утром предстоял перевал в 5400. С такой прытью горная болезнь обеспечена, потому планировалось провести еще одну акклиматизационную ночь на высоте 4700. Однако диетический спальничек свел дополнительное время на нет. Холодная ночевка и так отняла силы, повторять не хотелось (тем более что после перевала ждала еще одна ночь на высоте около 5 тысяч), кроме того, неизвестно, как долго продержится хорошая погода, которая здесь меняется в одночасье.

В общем, “мы жили бедно, и нас ограбили” (с). Имело смысл принять гипоксен и рискнуть пойти на перевал. Правда, если гипоксен не подействует, вот тогда будет совсем интересно.

Проводник каким-то чудом находил путь среди фантасмагории плоскостей и нагромождений каменно-снежного хаоса. Пару раз попались сложенные туры (два камня, поставленные один на другой), указывавшие, что направление верное. Уход в сторону – это удлинение маршрута минимум на несколько часов, и то при условии, что найденный путь проходим. Но все это было потом. А пока…

***

Утро. За горами на востоке едва светлеет край неба. Проводник берет ледоруб и идет молиться Аллаху. Он разбивает лед в озерце неподалеку, чтобы омыть лицо и руки перед молитвой. Пару горстей воды едва удается добыть – озеро промерзло до дна. Рассказывая об этом, Самандар содрогается и еще ближе придвигает замерзшие руки к газовой горелке. Она шипит и плюется газом, и это единственный звук в предутренней тишине, все остальное сковал холод. Мы сидим и смотрим на огонь, собравшись впятером под навесом. Солнце медленно один за другим выводит из сумерек близлежащие пики.

Наконец первые признаки жизни – срываются и с шумом катятся вниз по склонам оттаявшие под солнечным светом камни. До нас им далеко – место для стоянки хорошее. На горелку водружается котелок со снегом и льдом. Вода очень быстро закипает (на этой высоте примерно при 80 градусах), и носильщики греют над паром лепешки чапати. У меня кусок в горло нейдет – мало акклиматизации, поэтому предлагаю поделикатесничать и открыть банку консервированных персиков. Самандар и носильщики предпочитают мед с чаем, а с персиками беда – они и не радуют, и во рту смерзаются, и зубы ломит страшно.

Через силу съедаю несколько половинок и закачиваю, словно раствор, в себя полбанки сиропа – гипоксен нельзя принимать без еды. Объясняю проводнику, зачем нам с Ксюшей таблетки, он согласно кивает.

Третье “но”, как оказалось, стало реакцией на гипоксен. Это хорошее средство, горняшку он нейтрализовал, однако вскоре после приема таблеток я начал впадать в анабиоз. Состояние удивительное – стоит даже при ходьбе закрыть глаза, начинаются сновидения. А уж на привалах я просто проваливался в крепкий и здоровый сон. Причем так реагировал только я, у Ксюши все было в порядке. По приезде домой маленько погуглил, оказалось, на некоторых людей гипоксен оказывает такое действие. Интересно почему? К счастью, на ясность рассудка и координацию таблетки не повлияли.

После 5100 начинается сплошной снег. Идти труднее, ботинки проскальзывают, но с другой стороны смерзшиеся камни больше не уходят из-под ног. Идем в очках либо масках, потому как блеск от снега нестерпимый. Погода потихоньку портится – небо время от времени затягивает серостью, серым делается и все вокруг, и когда показывается перевал, он выглядит неприятно – увенчанная толстой снежно-ледовой шапкой перевальная седловина походит на застывшую приливную волну.

Перед последним броском решаем еще раз передохнуть. Едва плюхнувшись на зад, я тут же отключаюсь и просыпаюсь, только когда окликают. Серая мгла ушла, по небу быстро несутся легкие облака. Но в голове по-прежнему туман. Чувствую небольшой страх – не началась бы горняшка прямо перед перевалом.

Последние метры перевального бруствера даются с трудом – очень скользко, и приходится воспользоваться палкой. Над обрывом по другую сторону нависает снежный козырек, закрывающий вид вниз. Подходить к краю желания нет, потому лезем выше. Забравшийся первым Самандар кричит, что нашел безопасное место для спуска – козырька нет, и вгоняет ледоруб в склон на всю рукоятку.

Вся сонливость враз куда-то улетучилась. Мы что, будем спускаться здесь? МЫ БУДЕМ СПУСКАТЬСЯ ЗДЕСЬ??? Но ведь здесь можно только падать! Северная сторона перевала Мазено это гигантский обрыв. Склон похож на воронку с той лишь разницей, что начальная часть воронки очень крута. На середине спуска из-под снега видны камни, там худо-бедно ползти можно, но вот после начинаются многометровые осыпи, и я гроша ломаного не дам, что там получится пройти. Нижняя часть воронки загибается настолько круто, что сверху не просматривается. Значит, вряд ли там будет легко. Действительно, Самандар говорит, что в самом низу снова понадобится страховка.

К ледорубу привязываются 50 метров веревки, после чего моток улетает вниз, и один из носильщиков отправляется проверить, как веревка легла, и закрепить ее. С содроганием смотрим, как он спускается. С не меньшим содроганием я смотрю на противоположный склон. Там гигантское снежно-ледовое поле толщиной в несколько этажей, кажется, вот-вот оторвется и обрушится вниз. Если это произойдет, когда спустимся на ледник, шансов выжить никаких. Проследив за моим взглядом, Самандар кивает:

– Внизу надо сразу уходить вправо и вперед, иначе…
– Что иначе?
– В начале 50-х годов два солдата пакистанской армии спустились здесь и решили пройти прямо под склоном. Такой вот кусок упал на них. Перемолотые кости через сорок с лишним лет мы нашли в устье ледника. Еле опознали их по клочьям униформы.

Думаю о времени. Мы вышли на перевал около двух дня, и очевидно, что спустимся вниз только к вечеру. А ведь по полному трещин леднику, видимо, придется топать до относительно безопасного места, где можно поставить палатки. Самандара занимают те же мысли:
– Мы можем заночевать здесь и спуститься на следующее утро.
– Здесь?!
– Чуть ниже мы прошли небольшую площадку. Там можно поставить палатку.

Ночь на 5400 в холодном спальнике на пронизывающем ветре да еще под более чем сомнительным воздействием гипоксена – хорошая альтернатива полету вниз! Я по-прежнему уверен, что стоит сделать хоть шаг по этому склону, и дальше нас понесет. А потом нас понесут. Если, конечно, найдут внизу то, что останется. Но откинуть копыта тут от холода или отека мозга, когда кончится действие гипоксена, тоже не вариант.
– Samandar, – говорю я, – let’s go down now. Okay?
– Okay-mokey, – отвечает он, и я улыбаюсь.

Это самое “окей-мокей” стало присказкой – Самандар использует его часто и подходяще к ситуациям. Такое же заразное и устойчивое словосочетание, как и “культур-мультур”.

– Тогда делаем так: я сейчас поведу Ксению (это правильно, потому что Ксюша боится высоты и еще ни разу не была в такой передряге), за нами, чуть погодя, пойдешь ты. Справишься сам? – спрашивает Самандар.
– Конечно! – бодро отвечаю я, напрасно пытаясь избавиться от навязчивого образа летчика-героя Гастелло и забыть о безвременно покинувших этот мир пакистанских военных.

Порядок спуска следующий: на опасных частях склона мы идем налегке, а носильщики челночат с грузами. Абдул берет мой рюкзак и отправляется. Я почему-то не против.

Ксюша потом говорила, что, посмотрев вниз с перевала, подумала, что пора написать смски родным и близким. Она забыла, что связи нет.

Противу ожиданий, спускаться поначалу легко. Веревка дает хорошую опору и чувство безопасности. Главное ее не отпускать, но об этом и речи нет, пожалуй, никакой Шварценеггер ее из моих рук не выдерет.

Через 50 метров веревка заканчивается – как раз из-под снега появляются скалы. Порода серая, сильно разрушена, но снег и лед держат камни, и по ним можно продвигаться вниз. Самандар кивает на мой рюкзак, который до конца веревки донес Абдул, и спрашивает, смогу ли я нести его дальше сам. По скалам это можно делать – такой опыт у меня есть. Но с рюкзаком я здорово прибавляю в весе – в доказательство из-под ноги срывается булыжник и, быстро набирая скорость, ускакивает вниз. Решаю задержаться и уйти чуть вбок, чтобы Самандар с Ксюшей, которые идут первыми, не попали под камнепад по моей вине.

Спускаться неудобно – на спине большой рюкзак, на животе – фоторюкзак, я словно беременный с обеих сторон, и приходится двигаться по склону боком. Постепенно дохожу до начала осыпи. Она выглядит неприятно – из тех, по которым можно подняться, но вот спускаться… Кое-где на осыпи видны крупные камни, часть склона спрятана под снегом. О том, что еще ниже, сейчас думать даже не хочется. В моменты отдыха пытаюсь фотографировать.

Ползу по осыпи. Штаны на боку промокли и в ботинках полно снега. Склон все круче, поэтому стараюсь двигаться от одного большого камня до другого, делая диагональные траверсы. Блин, сад камней, только поставленный на попа! Осыпь просто бесконечная, гораздо больше, чем думалось. Всему виной разреженный воздух и отсутствие ориентиров – не с чем сравнить размеры.

Постепенно накатывает безысходность – очевидно, что в один прекрасный момент крутизна станет такой, что я потеряю сцепление с поверхностью. Вскоре доползаю до последнего камня – дальше только серая щебнистая поверхность склона, кое-где перерезаемая полосками снега. Не знаю, насколько тут круто, но мне очень не нравится. Жалею, что нет кошек.

К этому времени я на склоне один. Далеко внизу Самандар довел Ксюшу до выполаживающегося участка, где можно даже нормально стоять, и теперь они сидят и смотрят вверх на меня. Они будут ждать, пока все мы не соберемся рядом с ними – для дальнейшего спуска опять нужна веревка. Смотрю наверх. Носильщики что-то замешкались – никого не видно. А идти дальше не хочется, чувствую, что спуск пойдет на грани. Лучше посидеть, передохнуть.

Это примерно середина склона. Хочется пить, а воды во фляге совсем мало. Отпиваю пару маленьких глотков и прячу флягу в карман рюкзака. Ледник и окружающие стены замерли, будто в ожидании. Только облака несутся в тонком воздухе. Передать эту грандиозность невозможно. Хуже, что самому трудно оценить расстояние и размеры. Рассматриваю ледник, пытаясь понять, что ждет там, когда спустимся. Если спустимся… Внезапно замечаю какое-то движение. На леднике два человека! Их еле видно отсюда, даже сравнить не с чем. Достаю фотокамеру.

Кричу Самандару, указывая вниз. Он тоже замечает людей и кричит что-то мне в ответ, но невозможно разобрать слова – слишком далеко. Интересно, что нужно этим двоим? Быть может, они заметили нас? Но кто это? Ближайшая деревня в дне пути вниз (соответственно, в 2-3-х наверх). Никто из местных просто так сюда гулять не отправится. Неужели иностранцы? “А вдруг, – шепчет внутренний голос, – какие-нибудь талибы?” Еще раз смотрю в телевик. У людей не видно рюкзаков за спинами, двигаются быстро и местность знают – путь их зигзагами, видимо, обходят трещины. Похоже, это горцы. Непонятно и неприятно, но здесь я себя чувствую в безопасности – только камикадзе полезет на такой склон. Однако рассиживаться нечего.

Прячу камеру, надеваю оба рюкзака и покидаю последний надежный камень – словно в плавание отправляюсь. Спускаться приходится по-прежнему на боку, но теперь перекатиться с боку на бок нельзя – почва ненадежна, чувствую, как щебень гуляет под ногами. А боку давно уже мокро и холодно…

Внезапно из-под правой ноги уходит опора, тут же срывается левая нога, и я скольжу вниз. Бешено пытаюсь воткнуть, закопать ноги в щебенку – ничего не получается – только камни вырываются и катятся, катятся в пропасть. Прижимаюсь телом к склону, хватаю щебенку руками, растопыриваюсь, как могу, и наконец торможу, проехав метра четыре. Лежу распластавшись, при малейшем движении почва подо мной подается на сантиметр-другой. Это плохо. Постепенно ногами утаптываю некую полочку из щебня. Вроде держит. Попить бы.

Надо снять большой рюкзак, он слишком тяжел, тянет вниз и стесняет движения. Без него можно спуститься ползком и, быть может, даже на четырех точках. “Попробуй высвободить плечо”, – говорю себе, но едва отрываю руку от склона, как полка под ногами рассыпается, и я снова начинаю ехать. На этот раз попался – остановиться не удается, я скольжу, постепенно разгоняюсь и, если сейчас же не задержусь, то до смерти доеду быстрее, чем до низу.

Время растягивается. Отчетливо вижу, как меня догоняют мелкие камешки, глотаю поднятую пыль, пахнет мокрой, нагретой солнцем скалой. Страха нет, просто очень хочется жить, неимоверно хочется. Это желание сконцентрировалось во всем теле, в ногах и руках, я изо всех сил цепляюсь за склон, будто превратился в один большой крюк, в зацепку. Но еду и еду дальше. С треском рвется перчатка, также слышно, как лопается что-то в рюкзаке (пластиковая застежка).

Остановка. Не знаю, как, но получилось остановиться. Теперь я в ловушке между двумя рюкзаками, и шевелиться совершенно не хочется – никакого желания ощутить вновь безысходность, когда под тобой прокручивают гору. Вверху по-прежнему никого, внизу Самандар смотрит на людей, идущих по леднику. Они уже под самым склоном и вот-вот пропадут из поля зрения… Они идут к нам.

<…>

Сколько прошло времени? Неизвестно. Полтора часа? Два? Вижу, как шедшие по леднику добираются до Самандара с Ксюшей, он что-то говорит им, и один из пришедших начинает подниматься ко мне. Понимаю, что это никакие не талибы, а люди Самандара, которых он каким-то чудом вызвал из деревни внизу. Впрочем, горец, который до меня добирается, выглядит так, как изображают смертников – с густой черной бородой, жесткими чертами лица, в Москве такого менты вмиг бы схватили, не задавая вопросов даже.

Киваю на рюкзак и спрашиваю: “Can you take it off?” Дядька стаскивает с меня рюкзак и надевает на себя. Поднимаюсь, мы беремся за руки и начинаем идти вниз на жесткой сцепке – я чуть ниже, он повыше. Когда вдруг у меня из-под ног уходит опора, и камни улетают вниз, он поддерживает меня. Когда он теряет равновесие, я играю роль подпорки. “Slowly”, – монотонно повторяет горец, и, видимо, это единственное слово, которое он знает по-английски. Так, страхуя друг друга, идем. Приходится забирать чуть вправо, потому что теперь Самандар с Ксюшей прямо под нами, и им приходится уворачиваться от камней, которые срываются у нас из-под ног.

Медленно, шаг за шагом, ставя ноги боком, идем вниз, балансируя всякий раз, как ноги начинают ехать. Можно перевести дух.

Внезапно сверху слышится далекий крик. В ту же секунду внизу кричит что-то на урду Самандар. Он указывает рукой вверх. Оборачиваемся, и тут становится не по себе. На нас летит наша жратва. Причем вся.

Носильщики перетаскивали свой багаж по скалам и складывали его на последних камнях перед осыпью. Видимо, ослабла перевязь, и пластиковый бочонок с едой выскользнул. Теперь он катится вниз, все более набирая скорость. С каждым мигом он подскакивает все больше, задерживается в воздухе все дольше, пока наконец не начинает нестись гигантскими скачками, едва цепляя склон и бешено вращаясь. Все происходит за какие-то секунды – успеваю подумать, что падает эта штуковина прямо на нас, и увернуться нет никакой возможности – мы крайне ограничены в маневре.

В следующий момент бочонок, достигнув верха очередной параболы, снова врезается в склон и на этот раз не выдерживает удара – крышку срывает, и еда, фонтанируя, равномерно распределяется по северному склону перевала Мазено. В воздух летит лапша, мука, консервы, хлеб и т.д. Поистину жертвоприношение богам щедрое! Плата за перевал более чем достаточна. Жаль сгущенку, которую специально не открывали – хотели отметить подъем. Зато теперь бочонок опорожнился и изменил траекторию полета, видно, что нас не заденет. Гулко прогрохотав, он пролетает мимо нас, потом мимо Самандара с Ксюшей и последним гигантским скачком преодолевает оставшиеся метров полтораста до ледопада. Больше мы его не видели, сколько ни искали, видимо, бочонок упал в одну из трещин.

Дальнейший спуск прошел в угаре – носильщики подбирали по пути продукты, последний участок опять пришлось идти по веревке, причем стало совсем весело – склон изгибался подобно спирали, и мы спускались не просто вниз, но и уходили по закручивающейся траектории вбок по колено в снегу. Я окончательно перестал верить в геометрию…

Теперь, когда все позади, наступает реакция, чувствую себя совершенно разбитым (при последующим анализе стало понятно, что мы получили хорошее обезвоживание + началась реакция на гипоксен), Ксюша наоборот, держится молодцом. Плохо то, что притупляется чувство опасности – глядим на ледовое поле, которое теперь нависает над нами, и совершенно не торопимся из-под него уходить. Однако солнце начинает садиться.

Собрав часть еды в мешок, носильщики бросают его вниз. Он летит, затем скользит по выполаживащемуся склону и доезжает почти до нас. Иду подбирать. Интересно, что уцелело? В это время один из тех дядек, что пришел снизу, пытается отыскать бочонок, но тщетно. В леднике много трещин, в одной из них он исчез.

Самандар, держа марку, неспешно закуривает, и, как полководец за войском, наблюдает, как спускаются носильщики.
– Самандар, сколько раз ты переходил этот перевал?
– Больше пятидесяти. И ни разу еще у меня еда не улетала, – он заразительно смеется.

Надо идти дальше, надо преодолеть еще пол-ледника, а я почему-то начинаю себя чувствовать все хуже. Радость от того, что прошли перевал, быстро меркнет. Хочется пить, но воды нет. Горло сильно пересохло, глотать не получается. Самандар говорит, чтобы шли по леднику строго за ним – под снегом трещины, в которые можно провалиться с концами. Иду на автомате. Кое-где ноги уходят в снег по голень, под ним вода. В ботинках хлюпает, но пока еще не холодно – держит нервное напряжение.

Постепенно рельеф становится все более сложным, вновь вздыбливаются скальные хребты и ребра ледника, камни ненадежны, и идти по ним мучение. Теперь при каждом сглатывании у меня начинается рвота – горло пересохло настолько, что таким образом реагирует на любое усилие. За следующий час невольных экспериментов обнаруживается, что рвотные позывы можно сдерживать, напрягая мышцы брюшного пресса. Впрочем, порою даже не утруждаюсь напрягаться – тошнить все равно нечем – персики давно переварились, и в желудке сухо так же, как в горле. Позывы безрезультатны. Периодически сплевываю густую вязкую слюну, глотать ее невозможно.

Опускаются сумерки. Горы окрашиваются в закатные цвета. Мы идем среди дикой красоты – встречаются и ледяные грибы (массивные камни на ледовой “ножке”), и даже невысокие кающиеся льды, но отмечаю это все словно сквозь пелену. Уже все равно. Ксюша забирает у меня фотокамеру, так что благодаря ее инициативе можно увидеть перевал Мазено в закатном свете.

Перевал гигантский, но самое интересное, что в сравнении с Нанга Парбат он выглядит просто никак.

Еще немного красивостей от Ксюши – боковой хребет с причудливыми башенками и один из пиков в свете уходящего солнца.

27. Наконец добираемся до безопасной каменной площадки. Уже ночь. Ставим палатки прямо на камни. Спать здесь похлеще, чем на булыжной мостовой и прокрустовом ложе. Кипятим воду. Мысль о еде вызывает отвращение. Выпиваю полтермоса и ложусь в спальник. Мокрые насквозь ботинки оставляем снаружи. Тут же следует рвотный позыв – еле успеваю расстегнуть выход, и ледник Мазено оглашается нечленораздельными звуками – Сережа пугает землю. Смеюсь. Забавно – только что выпил пол-литра воды, и она моментально всосалась, потому что назад не вылилось ни капли.

А утром… Утром наши приключения отнюдь не кончились.

Заброшенные объекты мира. Часть 6 (22 фото) Ленинград в фотографиях западных туристов (Часть 2) (26 фото) Нижний Новгород тогда и сейчас. Часть 2 (81 фото) Крыши Питера. Часть 2 (48 фото) Пакистан: Мы много о нем знаем? (10 часть) (16 фото) Только в Японии. Часть 4 (39 фото) Такое возможно только в Японии. Часть 4 (90 фото) Только в Японии. Часть 3 (40 фото) Только в Японии. Часть 2 (39 фото)

Просмотров: 1 841 | Категория: Красивые города, окресности