|
Календарь
Архив
Популярное
О сайте
Увлекательные фотографии и видео в удобной подаче? Запросто! Теперь мы можем Вас радовать подборками со всех сайтов которые мы посчитали интересными. Видео которое мы отбираем каждый день, убьет много свободного времени и заставит Вас поделится им с Вашими коллегами и друзьями, а в уютное время, Вы покажете это видео своим родественникам. Это все, Невседома. 
| |
 Шурка работал на деревообрабатывающем комбинате. И как в известном фильме – бревно с вагона упало, и кончиком по голове шибануло. Однако обошлось, – Шурик остался цел невредим, только зрение забарахлило. Очнулся – пелена перед глазами – точно полупрозрачная шторка в ванной. Потер шнифты – не проходит. Видны лишь очертания предметов в приглушенной палитре. Больница. Палата. Обследовали. Глазник назначил разные таблетки, витамины, капать капли и воздержаться от любых физических нагрузок, включая интимные. Интимные даже особенно – большие перегрузки. Последнее было лишне. Шурка был холост и накануне стыковки с лесиной, как раз расстался с сожительницей, – перегрузок не предвиделось. Его бы держали в больнице до излечения, но Шурик от тоски отпросился домой. Отпустили нехотя, но с благоприятным прогнозом. А дома и стены помогают. Можно пластинки слушать, курить, пить пиво, и помалу, – чтоб шары не вылетели, нагружать интимную сферу. Вручную. Дело-то холостое, а организм требует. Друзья приехали за ним на мотоцикле и доставили домой, в коммуналку. Оставили кое-какие продукты и предложили поскорей выздоравливать и выходить на работу. . Коммуналка как назло опустела, – попросить купить папирос некого. Из одной комнаты соседи день как съехали – получили квартиру, и их площадь пустовала. Немолодая чета Казюлиных из другой, уезжала на море. В день отъезда Казюлин заглянул к Саньке. Тот лежал в одних трусах на тахте и курил в потолок. – Поправляешься? – приветствовал сосед. – Мы уезжаем в Пицунду на две недели, а вместо нас племянница Катя поживет, чего ей в общаге-то. Ты как? Шурка выпустил аккуратное кольцо: – Ваше право. – Только ты не пугайся. – Меня и голая старушка не напугает. – напомнил он про поврежденные диоптрии. – А что, страшная? – Катя-то? Наоборот красавица. Только немая. Иногда запоет или засмеется на свой немой манер... Короче – не обосрись. Шурка оживился: – Красивая? Хым… Острослов и гад Казюлин криво усмехнулся: – Хавай витамин Ю, и не суйся. У нее рука тяжелая. Греблей занимается. Стукнет, и ты почетный член клуба слепых ловеласов, заседающих в полшестого… В его голосе сквозила неприкрытая насмешка и презрение. Мол, не по рылу каравай. – Ну, бывай. – сказал он на прощанье. Санька в ответ промолчал. Он был заинтригован. Да и кого не прельщают красивые норовистые девушки? * Лето стояло, летом стояло… Парень с нетерпением стал ждать прихода загадочной незнакомки. Даже капель закапал вдвое, но лампочки не желали фокусироваться. Помылся, побрился, причесался, надел выходную рубашку с пальмами, брючки и носки. Сел. Сидит ждет, семечки на ощупь лузгает. Очень он уважал подсолнушные каленые семечки. В восемнадцать часов: «Дзинь, дзинь!». В немалом волнении отомкнул замок, распахнул дверь и говорит: – Екатерина? – Угу. – отвечает приятным женским голосом силуэт в проеме. Чтобы расположить к себе красавицу, Шурик решил быть галантным и легким. – Прошу в избу, мадам. Ставьте весло в угол. Ха-ха… И посторонился, картинным жестом приглашая войти точно в хоромы, и отставил ногу в дырявом носке. Второй носок был цел, но другого цвета. Пальмы на груди усыпаны шелухой, шелуха прилипла на бороде. Картину венчала косая улыбка в окружении многочисленных бритвенных порезов. Казалось, его брили мартышки. Ну фат. Чистый фат. Но, немые видимо не пугливы. Девушка решительно ступила в жилище и скинула туфли. – Позвольте, показать вам апартаменты. – любезно предложил хозяин и двинулся по стеночке. – Это прихожая, там ваша комната, там кух…. А черт, мль! Он угодил ногой о косяк, так что искры брызнули и на мгновенье мир стал светел как прежде. Девушка за спиной хихикнула, знакомство завязалось. * Утром, мурлыча, немая поливала цветы на подоконнике. Её фигура на фоне солнечного кухонного окна была отчетлива. Шурик от своего столика, где кушал бутерброд, щурился на манящие очертания и корчил зверские рожи, чтоб навести резкость и не ведал, что за ним наблюдают. Не вынеся этой дьявольской пантомимы и родовых корч, девка рассмеялась. – Что там? – спросил Шурик, думая, что забавное случилось за окном. – Инвалид Бочкин под машину угодил? Вечно пьяный безногий Бочкин на чертовски юркой тележке, мнил себя полноправным участником движения. Разъезжал на близлежащей проезжей части, как у себя дома. Не раз побывал в ДТП, но смерть бретёра не брала. Брала милиция, отвозила в вытрезвитель. «Для прохождения техосмотра» – говорил Бочкин. – У. – Нет? А что тогда вас рассмешило, милая моя? – ласково говорит Шурка. – М-м... – уклончиво и игриво мычала немая. Милая ей явно пришлось по вкусу. – Присаживайтесь за мой столик, Катюша. – предложил приободренный Шурка. – Мажьте бутерброд. – У. – сказала та, и он без слов понял: «Я уже завтракала, спасибо. Мне пора на работу». С этим, Катя прошмыгнула мимо, а тот вдруг: «Опа!» – попытался схватить ее, но лишь успел огладить по бедрам и заду. Девка под легким сарафаном была крепкая, гладкая, – теплая. Как медовая дынька с бахчи. – А-а! – воскликнула Катя и не то что с негодованием, а так только – кокетливо ему: – У-у. * Хлопнула дверь. Шурик представил, как Катькины стройные сильные ноги поскакали по ступеням. Э-эх, погладить бы их… От пальчиков и до самых грудей. Ему вдруг смерть как захотелось увидеть её лицо. Всей силой воображения, попытался представить какое оно. Образ не выстраивался. Криво подогнанные, размытые: нос, глаза, губы, дрожа, плавали в мозгу мгновенье и рассыпались. Шурик встал и ощупью выключил радио, чтоб не сбивало. Не помогло. «Какая, какая, какая…» – мигало в голове, как на крышке милицейского бобика. Он вновь и вновь пытался прозреть образ. За этим увлекательным, но утомительным занятием у него закончились папиросы. Приходилось спуститься во двор, – поймать какого знакомого огольца и послать в ларек. Передвигаться по квартире оказалось куда легче, чем сойти с пятого этажа. Выйдя из подъезда на свет, очутился возле лавки с бабками. Сердобольные старушки были в курсе Санькиной травмы и сочувственно потеснились. – Здрастье, бабуси. – сказал он присаживаясь и оглушительно свистнул и заорал. – Фьють! Косой, Шнырь! – Уш ты! Оглашенный! – заворчали старухи. Прибежал Косой, дворовый мальчик тринадцати лет. Но такой комплекции и с такой рожей, что курево ему отпускали без вопросов уже с десяти. Санька дал ему денег с верхом – на эскимо, и услужливый мальчик охотно исчез. Шурик посидел, подышал, дождался табачку, и только собрался домой, как его осенило. Ах, голова садовая! – вот же оно, справочное бюро, сидит бздит и денег не просит. Бабушки, говорит, как бы между прочим. Вы Катю, племянницу Казюлина, соседа моего, видали прежде? Шурик жил в доме всего четыре месяца, а старухи вечность. – Померла? – мгновенно оживились бабки. Всяческие похороны их маленькая слабость. Когда впереди ничего веселее собственной тризны, то и хобби соответствующее. Шурик аж перекрестился: – Тьфу-тьфу-тьфу! Жива! – Родила? – Просто спрашиваю, красивая? – Жаниться надумал? Эти дореволюционные раздолбанные калоши над ним издевались. – Интересуюсь, красивая?! – заорал Шурка. – Красивая, красивая. Видали… – наперебой закудахтали перепуганные старухи. – На кого похожа? Ну. Те переглянулись, задумчиво пошамкали, а Шура весь обратился во внимание. – Э-э, кабыть на певицу Вайкуле. – говорит одна. – Нет, – авторитетно парирует другая. – На Ротару. – Вайкуле. – Ротара! – Вайкуле! – Ротара! Шурик плюнул на местечковый музыкальный ринг, и пополз восвояси. Немая-то кажись и вправду была отборная красавица, этакая шикарная помесь – Вайкутара. Только без вокальных данных. А это и лучше, решил он. Зато вниманием не избалована, – кому безъязыкая-то глянется. Еще благодарна будет, что приголубил. Это просто подарок какой-то! Шурка самец неказистый, – метр шестьдесят, лицо скорее обычное, чем отталкивающее, сложение заурядное. А парню шел двадцать пятый годок, – пора было подумать о семье и детях. А эта партия была как нарочно для него! Вновь умытый и причесанный, он сидел и неудержимо лузгал семечки. Треск стоял, точно секретарша печатала на машинке распоряжение о премировании секретариата. Нервничал. Ждал. Кумекал, как подкатить. * Женщины жалеют больных, травмированных. А от жалости до любви… Хотя, жалость зачастую и есть для них любовь. Там не шаг – взгляд всего, вздох… Луковичная тонкая пленочка… Этим вечером Шурка нарочно взялся жарить картошку. Стоит над миской с клубнями и будто про себя чертыхается: «Черт…палец…Ц!»; «Где у нее глазкИ…?»; «Кажись, эта чищена. Не разберу сослепу…». Кате, хочешь не хочешь пришлось помочь горемыке. Отобрала ножик, и только шкурки посыпались из-под сноровистых рук. . А этот пройдошливый тип рядом топчется, шулята ей свои продает. – Я, – говорит. – Катюша, трагически ослеп, но сердцем вижу, что вы красавица. А сердце не обманешь. – У-у... – гудит та недоверчиво. – Правда-правда. От вас несет прекрасным, как от розы…э-э… Розами! Сорванными в дар королеве моего несчастного разбитого сердца… – Хе…– крякнула немая. Таких выспренных комплиментов Шурка сроду не отпускал. Отсутствие любовных перегрузок давало себя знать. Откуда что взялось… – Это даже хорошо, – заявил он патетически, – что мы встретились, когда я слеп как крот. Немая перестала орудовать ножиком. Сгустилась напряженная тишина… – Ибо, увидев вас ясно, лишился бы ума от вашей красы. – Ух, ух… – благосклонно усмехнулась девушка, как бы говоря, – во [оскорбление]! Впрочем, продолжайте. И он продолжил. Девка даже снизила скорость обработки картофеля, так слепыш разошелся. Девка плавала в расточаемых жирных комплиментах, как тефтель в доброй подливе. Она была благосклонна к слепцу. Она даже жарила его картошку. Со своим даже луком, чесноком и пол банкой тушенки! А он норовил прикоснуться, прижаться, и был отстраняем сильно, но мягко. . Когда девушка удалилась принять душ перед сном, мы бы нашли Шуру под дверью ванной, прислоненного ухом к щели. Правду говорят, – отсутствие зрения обостряют слух и обоняние… Вдруг, точно чуткий ниндзя, расслышал он в шелесте струй, как Катюша намыливает тугие груди и живот, шелковый лобок, учуял едва терпкий запах омытых подмышек. Узрел изгибы и впадины, возвышенности её пряного тела. Он точно весь превратился в чуткую паутину, тончайший эфир. Вот он опутывает нагую, струится вкруг её стана и крутых бедер, вот он…. – Бах! – дверь распахнулась. Не успев струхнуть, Шурка упал на [оскорбление], вскочил и кинулся дотрухивать к себе. Налетел на тумбочку в коридоре, рухнул вместе с ней, и кончил в фанерный ящик. Немая испуганно выглянула из ванной: – У? – С легким паром бль….– отозвался он, и уполз в комнату. * На городок опустилась чертовски прекрасная, теплая ночь. О-о, эти летние ночи средней полосы…! Неуловимо звенели звезды, в окно густо тек аромат липового цвета, подручные Купидона соловьи, буквально вынимали сердце. Где-то бренчала гитара. Шурка метался на оттоманке, как Паулюс в кольце и Наполеон на о. Святой Елены вместе взятые. Преступно простаивающая, горизонтально лежащая баба, выворачивала ему суставы, теснила грудь, и распаляла изнывающие чресла. Что ж, мука известная… Похуже зубной боли. Запрыгаешь как белка по стенкам… В третьем часу, Шуркина дверь отворилась. Беззвучно выплыла фигура в трусах – раскорячась, щупала тьму пред собой и таращилась, как чертова Панночка из «Вия». Кабы немая увидала этого кровососа, она б заговорила, но от заикания и внематочных залетов уже не излечилась… К удивлению сластолюбца, дверь в Казюлинскую комнату была не заперта... В комнате тишь. Чтобы не поднять шухер прежде времени, он добрался до кровати по-пластунски. На запах, на запах протобестия этакая… Немая не отвергла. Немая оказалась чрезвычайно жаркая штучка. Даже изловчилась цапнуть Шурку за грудь и оцарапала [оскорбление]. Но, такие награды нам сладостны… Следующий вечер тоже внес толику разнообразия в Шурикину жизнь. . Слепой натянул трусы и закурил с устатку. Во тьме, рядом, все тише и ровней дышала влажная, дикая и нежная, горячая Катя. Остывала как паровоз. Ф-у-у-ух…. Взмокший машинист, накидавшийся в топку до дрожи в коленках, затянулся поглубже: – Кать.– говорит.– Слышь, Кать? – У? – Я тебя люблю. А она лапа, прерывисто, из самого сердца вдруг вздохнула, перенесла голову с подушки ему на грудь, обняла сильно-сильно. – И я люблю. – говорит. Шура выскочил из объятий как намыленный. Тут любой потеряет самообладание. А он даже и трусы. – Ты кто, сатана?! – клацает зубами. А она как зарыдает: – Валя, Катькина подруга. Ы-хы-хы! – Объясни! Оказалось все просто. Дядя Казюлин по-родственному приглядывал за разбитной племянницей. И на время отпуска обязал жить у себя, чтоб не уехала куда. Случаи бывали. А тут Шурка невольный соглядатай – не сбежишь. Всё ж раскроется. Так она вместо себя Валю наперсницу подсунула, знала что сосед ослеп. А сама завихрилась с барыгой в Гагры. *** – Ты хоть какая, Валя? – спрашивает Шурка. – Никакая… А-а… – еще пуще рыдает та и собирает вещички. В ночь не отпущу, говорит он, утром уйдешь. Спи спокойно. Вышел, сел на кухне, курит. На душе пакость. А та наплакалась и заснула. С рассветом, от таких дел, Шурка прозрел. Потихоньку зашел в комнату, смотрит – и верно, самая обычная бабенка. А нахрена мне красавица, думает. По Гаграм её преследовать? Одни страдания. А эта картошку жарит, в постели огонь, – царапается. И не бросит. И как проснулась, позвал замуж. Счастливы. А. Болдырев. | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
